Восстание большевиков в Омске было поднято в ночь с 22 на 23 декабря 1918 года и подавлено на следующий же день.

Подготовка восстания и планы сторон

Большевистское восстание, согласно планам красных, должно было начаться в столице Белой России Омске и превратиться в общесибирское.

Готовило вооруженное восстание так называемое Сибирское бюро при 5-й красной армии. Подготовка подпольщиками велась тщательным образом, в планы входил захват резиденции Верховного правителя, комендатуры, Главного штаба, телеграфа, радиостанции, вокзала, тюрьмы (где находилось много большевиков), оружейного склада и лагеря, где находились пленные красноармейцы. Сибирское бюро переправляло через фронт агентов, оружие, деньги. Всего в тыл белых было заслано почти 180 человек, им же передано на цели организации восстания 10 миллионов рублей.

В Омск нелегально прибыли А. Е. Нейбут, А. А. Масленников, М. М. Рабинович, П. А. Вавилов из Сибирского областного комитета РКП(б). Подготовлял восстание специально созданный военно-революционный штаб, возглавляемый П. А. Вавиловым, при котором были созданы несколько отделений: информационно-разведывательное, организационно-пропагандистское, мобилизационно-оперативное, подрывной отряд и Красный Крест. Организаторы восстания разбили город на 4 района, в каждом из которых действовал свой штаб.

Контрразведка белых была осведомлена о подготовке восстания и накануне приняла своевременные меры, арестовав штаб заговорщиков, явочную квартиру со складом оружия и группу втянутых в заговор рабочих.

А. В. Колчак в это время тяжело болел, кризис пришелся на третью декаду декабря, адмирал с трудом мог говорить и почти не вставал с кровати. В Омске начали распространяться слухи о возможной смене верховного правителя^[1].

Ход восстания

В ночь на 22 декабря взбунтовались 2 роты гарнизона Омска. Восставшие разоружили казачью сотню, захватили тюрьму и объявили, что все политические заключенные свободны. Арестанты-большевики сразу примкнули к восставшим, а эсеры и меньшевики сомневались, стоит ли это делать, однако освободители дали им понять, что свобода — дар бесценный, и арестантам волей-неволей пришлось выбираться из теплой тюрьмы на декабрьский мороз. А в самом Омске мятеж завершился неудачной атакой большевиков на лагерь военнопленных. Уже утром правительственные войска заняли тюрьму.

Наибольший масштаб восстание приобрело за рекой, в пригороде Омска Куломзино, где изгнанные из Омска повстанцы и местные рабочие разоружили дорожную милицию, захватили станцию, вокзал и поселок. Подошедшие к утру из Омска войска с пулеметами и артиллерией загнали отчаянно сопротивлявшихся большевиков в депо, где им пришлось сдаться и сложить оружие. К вечеру восстание было полностью подавлено.

Солдаты правительственных войск, плохо одетые и озлобленные тем, что им пришлось долго стынуть на морозе, начали вымещать злобу на пленных, и командирам с трудом удалось остановить расправы. Был создан военно-полевой суд.

В ходе подавления восстания погибли 124 человека, по приговору военно-полевого суда было расстреляно 117 человек, оправдано 24 человека.

Ночные расстрелы

22 декабря Верховный правитель издал приказ, в котором войскам, подавлявшим восстание, объявлялась благодарность, а тех, кто участвовал в мятеже предписывалось предать военно-полевому суду. В этот же день в тюрьму прибыл прокурор, который вел дело об арестованных в Уфе учредиловцах, и собирался их выпустить на свободу как невиновных. Однако ночью их всех уже успели «освободить» мятежники^[2].

В соответствии с расклеенным на улицах приказом начальника омского гарнизона генерала В. В. Бржезовского некоторые из покинувших тюрьму вернулись в нее. Кто-то был задержан на улице и также доставлен в тюрьму.

Вечером 22 декабря был организован военно-полевой суд, председателем которого был назначен генерал В. Д. Иванов.

В 3 часа ночь на 23 декабря в тюрьму прибыли поручики Череченко и Барташевский, и потребовали выдать им матроса Бачурина (красного командира), Винтера (коменданта тюрьмы при большевиках) и Е. Маевского (В. А. Гутовского) — известного петербургского журналиста, меньшевика, редактора челябинской газеты «Власть народа», а также большевиков Руденко, Фатеева и Жарова. Только назначенный и не знакомый с формальностями комендант тюрьмы выдал пришедшим всех шестерых, взяв только расписку с Барташевского. Еще через час с сильным конвоем в тюрьму явился начальник унтер-офицерской школы капитан П. М. Рубцов, потребовавший выдачи известного меньшевика И. И. Кириенко и видного эсера И. И. Девярова. Вместе с партией арестованных днем участников восстания из 44 человек, подошедших вскоре к тюрьме, эти двое были по приказу Рубцова уведены одним из офицеров, вернувшимся потом в тюрьму и доложившем об исполнении приказа. Вскоре вновь появился Барташевский и потребовал Девярова, Кириенко и большевика К. А. Попова. После того, как комендант ему объяснил, что первых двоих уже увели, а Попов лежит больной тифом, поручик предпочел не общаться с больным и по списку заключенных выбрал «членов Учредительного собрания» Фомина, Брудерера, Марковецкого, Барсова, Сарова, Локтева, Лиссау и фон Мекка. Никто из уведенных ночью из тюрьмы военными в нее впоследствии не вернулся^[2].

На следующий день начали волноваться родственники исчезнувших людей. Жена Н. В. Фомина через министра юстиции сумела довести информацию о случившемся до сведения самого Верховного правителя. Колчак затребовал у председателя суда личные дела членов Учредительного собрания, и когда из суда поступил ответ о том, что дела в суд еще не поступали, стало ясно, что люди уже погибли. По приказу Верховного правителя военным прокурором было начато дознание и начато следствие прокурором Омского окружного суда. А. В. Колчак лично отправил записку начальнику гарнизона Бржезовскому оказать максимальную помощь Фоминой в розыске тела ее мужа^[2].

На похоронах найденного на левом берегу Иртыша в числе десяти убитых Фомина присутствовал представитель от Верховного правителя, сами похороны проходили открыто и были многолюдными.

Расследование расстрелов

14 января 1919 года постановлением Совета министров была образована Чрезвычайная следственная комиссия во главе с сенатором А. К. Висковатым, который отыскал и допросил многих лиц, даже пытавшегося укрыться у атамана Анненкова в Семиречье поручика Барташевского. Ему, а также Черченко было предъявлено официальное обвинение. Однако работа следственной комиссии не дала результатов, и не добралась до Матовского, Бржезовского и Бобова. А.В Колчак оценивал это обстоятельство как следствие недостатков судебной власти Российского государства^[2].

…Это был акт, направленный против меня, совершенный такими кругами, которые меня начали обвинять в том, что я вхожу в соглашение с социалистическими группами. Я считал, что это было сделано для дискедитирования моей власти перед иностранцами и перед теми кругами, которые мне незадолго до этого выражали и обещали помощь

—А.В. Колчак

По одной из версий, к которой склонялись министры Серебренников и Старынкевич, считалось, что расправы были организованы Ивановым-Риновым, имевшим свои счеты с А. В. Колчаком, занявшим его место военного министра Директории. Историк П. Н. Зырянов считает, участие во всех событиях ночи с 22 на 23 декабря конвоя из отряда Красильникова косвенным доказательством причастности Иванова-Ринова^[2].

Возможным, по мнению историка, было и участие Лебедева, который мог таким образом пытаться отпугнуть социалистов от Колчак, но как недальновидный и неопытный политик не подумал о том ударе по авторитету А. В. Колчака, который автоматически наносился этой акцией. К нему и Матковскому нить причастности ведет от Боброва и Бржезовского, причастность к убийствам которых историк считает несомненной^[2].

Последствия

Историк В.Г. Хандорин отмечает, что в обстановке военного времени суровая практика военно-полевых судов была оправданной и применялась всегда. Однако при подавлении подобных декабрьскому омскому восстаний нередко их участники становились жертвами самочинных расправ, как стали жертвами офицерского самосуда члены Учредительного собрания, однако даже эти эксцессы в такой обстановке являлись по существу неизбежными. На территориях, контролировавшихся большевиками, подобное происходило гораздо чаще и нередко в более жестоких формах^[3].

В итоге, самосудная расправа с членами Учредительного собрания, несмотря на то, что она произошла вопреки его запоздавшему приказу о невыдаче арестованных из тюрьмы без особого распоряжения, произвела неблагоприятный для Колчака резонанс и создала раскол в рядах антибольшевистских сил на Востоке России, чем не преминули воспользоваться красные, к чьему подполью теперь стало примыкать и подполье эсеро-меньшевистское^[4]. Значительная часть эсеров и меньшевиков после на время даже прекратила борьбу с большевиками, считая белогвардейскую диктатуру большей опасностью, чем большевистскую. В одной из эсеровских деклараций говорилось: «В настоящее время наша партия занимает новую позицию — соглашения с Советским правительством… Мы намерены вести борьбу против всех правительств, кроме советского, образовавшихся в пределах России»^[3].

В январе 1919 года оплата труда омских и кузомлинских рабочих была повышена на четверть. С тех пор в течение года (до произошедших совершенно в иной обстановке Иркутского и Черемховского восстаний) крупных городских восстаний в Сибири больше не было^[2].

Примечания